everybody lies
Автор: ~Lady_Black~
Бета: vitaann
Персонажи: Сириус Блэк.
Рейтинг: G
Жанр: Angst
Размер: min
Статус: закончен
Саммари: его бытие.
Комментарии: это лишь мой взгляд.
Бета: vitaann
Персонажи: Сириус Блэк.
Рейтинг: G
Жанр: Angst
Размер: min
Статус: закончен
Саммари: его бытие.
Комментарии: это лишь мой взгляд.
Хранительница.
Раннее утро. Он вновь будит меня своим душераздирающим криком – ему вновь снится кошмар. Ему никогда не избавиться от призраков своего ничтожно-тяжёлого прошлого. Ему никогда не забыть былое. Жить в настоящем ему невыносимо. Вы просто не представляете, как нелегко мне наблюдать за его жалким существованием в этом мерзком доме.
Он резко просыпается, смешивая сон с реальностью, и судорожно пытается понять, где находится. Ему, наверное, легче было бы оставаться в своём сне, каким бы ужасным он ни был, чем осознавать то, что он вновь один в этой проклятой обители древнейшего рода волшебников, одержимого чистотой крови. Время для него утратило своё значение. Минуты давно уже тянутся как часы, часы, как сутки, сутки, как недели. Но он с нетерпением ждёт, когда же откроется старинная дубовая дверь, и он увидит знакомое лицо вошедшего человека. Не важно кого, важно, чтоб кто-нибудь пришёл. Последний раз эта тяжёлая дубовая дверь открывалась три недели назад: на десять минут заходил Люпин, ещё более уставший и потрёпанный – много работы. О, я уверена, он согласился бы на любую работу, слежку, подчинение - на всё, лишь бы выбраться из этого проклятого дома. Невозможно не умиляться, когда он при виде гостя радуется, как ребёнок – в глазах загораются яркие искорки, улыбка не покидает его лица, смех, похожий на собачий лай, звонко отдаётся от этих древних стен – он словно оживает. Но тут же угасает, стоит только этой дубовой двери закрыться за гостем. И вновь пустота. Уходя, у него будто забирают душу, не возвращая её до момента нового визита. И вновь бесконечное молчание, только его шаги глухо отдаются во всех углах дома. Он совсем не говорит, лишь попрекает Кикимера и иногда негодует на старый портрет матери. Когда он один, он старается даже не реагировать на её вопли, спокойно опуская полог, чтобы заглушить их. Брань начинается только в присутствии кого-то. Изредка тишину нарушает брёханье и шарканье Кикимера, вечно бормочущего скверности себе под нос. Он давно перестал обращать на него внимание. Он устал злиться на весь мир. Он лишь стал больше его ненавидеть.
И вот, собравшись с мыслями и окончательно осознав, что к глубокому сожалению его кошмарный сон не реальность, а реальность не сон, он идёт в ванную комнату, чтоб поскорее умыться. Он уже не чувствует упругости холодной воды, свежести и бодрости. В отражении старинного зеркала на него смотрят усталые бездонные глаза синего цвета. Когда-то эти глаза ярко горели никогда не угасающим запалом. Сколько времени прошло с тех пор? Какая ужасная сила смогла забрать тот живой огонёк и вселить в эти глаза одну бездонную печаль и муку? Даже подумать об этом страшно.
Его дни проходят за чтением какой-нибудь книги, найденной в чьей-либо комнате. Сколько книг он уже перечитал, находясь в этом заточении? Пальцы устали перелистывать эти сухие страницы одну за другой, в глазах рябит до покраснения от нескончаемых ровных строчек. Он не видит в чтении никакого смысла, но так время проходит быстрее. Книги перестали вызывать у него какие-либо эмоции, не зависимо от жанра произведения и его автора – для него это всё не настоящее, выдуманное, нереальное. Описание каких-либо чувств вызывают только отвращение – для него это жутко наивная ложь. В последнее время он всё чаще стал пересматривать старые колдографии. Их не так много, как хотелось бы, но он часами может смотреть на одну и ту же колдографию, не отрывая взгляда, а в глазах будут стоять слёзы. Я не могу смотреть на него в эти моменты - у меня разрывается сердце. Я с болью в груди отворачиваюсь, а по щекам катятся слёзы. Он думает о них. Он вспоминает. Зачем он мучает себя? О, Мерлин, будь моя воля, я бы запрятала все эти колдографии в самый дальний угол этого призрачного здания.
Он не любит передвигаться по дому, это вызывает бурные, неприятные воспоминания детства и юности. Его основные маршруты передвижения пролегают от своей комнаты до столовой, от столовой до гостиной, минуя коридор, где он с надеждой озирается на тяжёлую дубовую дверь, и обратно. Он никогда не смотрит по сторонам – не хочет видеть эти вещи, картины, портреты и скульптуры, которыми заполнен дом. Я всегда сопровождаю его, куда бы он ни пошёл, иногда вызывая недовольство хозяев полотен. Он не реагирует. Он никогда меня не замечает.
Вечера он проводит в гостиной, в кресле с бокалом вина, беспрестанно смотря на огонь в камине, как будто пытается разглядеть там что-то. Многочисленными бокалами огневиски он пытается отогнать мысли, которыми полна его голова, но взгляд по-прежнему остаётся пустым и печальным.
Я никогда не устану наблюдать за его печальным образом, как бы ни разрывалось моё сердце. Я бы всё на свете отдала, лишь бы хоть на малую долю облегчить его страдания, взять часть его тяжёлой ноши на себя. Но что я могу? Кто я есть? За все годы его существования я ни разу не заговорила с ним. Я являюсь хранительницей всех его печалей и воспоминаний, но от этого ему не становится легче. А как бы мне этого хотелось.
Раньше он зло кричал на обитателей всех портретов и картин, которые издавали громкие звуки, особенно на портрет матери и портрет своего прапрадеда Финеаса Найджелуса. А теперь он перестал всё это замечать.
И вот он вновь возвращается в свою комнату. Перед тем, как лечь в постель, двадцать минут смотрит на колдографию, с которой весело машут четверо его лучших друзей и невысокая зеленоглазая девушка с рыжими волосами.
Пока он существует в этом бездушном мире, он никогда не перестанет терзать себя воспоминаниями. А у меня никогда не перестанут литься бесконечные слёзы - хотя нельзя почувствовать их сырость, - и сжиматься сердце при каждом его ночном крике, вызванном (его) очередным кошмаром. Его веки тяжелеют, а я, удостоверившись, что он заснул, устраиваюсь на зелёной траве около пруда, и тоже засыпаю.
Я – Одинокая Адара у пруда. Меня написал Везен Романтичный в 1768 году. Я единственная обитательница картины, которую Сириус Орион Блэк не пытался снять со стены своей комнаты и оставил по собственному желанию. Я хранительница его печалей и воспоминаний.
Хранительница
она запомнит на века его печалей образ...
Раннее утро. Он вновь будит меня своим душераздирающим криком – ему вновь снится кошмар. Ему никогда не избавиться от призраков своего ничтожно-тяжёлого прошлого. Ему никогда не забыть былое. Жить в настоящем ему невыносимо. Вы просто не представляете, как нелегко мне наблюдать за его жалким существованием в этом мерзком доме.
Он резко просыпается, смешивая сон с реальностью, и судорожно пытается понять, где находится. Ему, наверное, легче было бы оставаться в своём сне, каким бы ужасным он ни был, чем осознавать то, что он вновь один в этой проклятой обители древнейшего рода волшебников, одержимого чистотой крови. Время для него утратило своё значение. Минуты давно уже тянутся как часы, часы, как сутки, сутки, как недели. Но он с нетерпением ждёт, когда же откроется старинная дубовая дверь, и он увидит знакомое лицо вошедшего человека. Не важно кого, важно, чтоб кто-нибудь пришёл. Последний раз эта тяжёлая дубовая дверь открывалась три недели назад: на десять минут заходил Люпин, ещё более уставший и потрёпанный – много работы. О, я уверена, он согласился бы на любую работу, слежку, подчинение - на всё, лишь бы выбраться из этого проклятого дома. Невозможно не умиляться, когда он при виде гостя радуется, как ребёнок – в глазах загораются яркие искорки, улыбка не покидает его лица, смех, похожий на собачий лай, звонко отдаётся от этих древних стен – он словно оживает. Но тут же угасает, стоит только этой дубовой двери закрыться за гостем. И вновь пустота. Уходя, у него будто забирают душу, не возвращая её до момента нового визита. И вновь бесконечное молчание, только его шаги глухо отдаются во всех углах дома. Он совсем не говорит, лишь попрекает Кикимера и иногда негодует на старый портрет матери. Когда он один, он старается даже не реагировать на её вопли, спокойно опуская полог, чтобы заглушить их. Брань начинается только в присутствии кого-то. Изредка тишину нарушает брёханье и шарканье Кикимера, вечно бормочущего скверности себе под нос. Он давно перестал обращать на него внимание. Он устал злиться на весь мир. Он лишь стал больше его ненавидеть.
И вот, собравшись с мыслями и окончательно осознав, что к глубокому сожалению его кошмарный сон не реальность, а реальность не сон, он идёт в ванную комнату, чтоб поскорее умыться. Он уже не чувствует упругости холодной воды, свежести и бодрости. В отражении старинного зеркала на него смотрят усталые бездонные глаза синего цвета. Когда-то эти глаза ярко горели никогда не угасающим запалом. Сколько времени прошло с тех пор? Какая ужасная сила смогла забрать тот живой огонёк и вселить в эти глаза одну бездонную печаль и муку? Даже подумать об этом страшно.
Его дни проходят за чтением какой-нибудь книги, найденной в чьей-либо комнате. Сколько книг он уже перечитал, находясь в этом заточении? Пальцы устали перелистывать эти сухие страницы одну за другой, в глазах рябит до покраснения от нескончаемых ровных строчек. Он не видит в чтении никакого смысла, но так время проходит быстрее. Книги перестали вызывать у него какие-либо эмоции, не зависимо от жанра произведения и его автора – для него это всё не настоящее, выдуманное, нереальное. Описание каких-либо чувств вызывают только отвращение – для него это жутко наивная ложь. В последнее время он всё чаще стал пересматривать старые колдографии. Их не так много, как хотелось бы, но он часами может смотреть на одну и ту же колдографию, не отрывая взгляда, а в глазах будут стоять слёзы. Я не могу смотреть на него в эти моменты - у меня разрывается сердце. Я с болью в груди отворачиваюсь, а по щекам катятся слёзы. Он думает о них. Он вспоминает. Зачем он мучает себя? О, Мерлин, будь моя воля, я бы запрятала все эти колдографии в самый дальний угол этого призрачного здания.
Он не любит передвигаться по дому, это вызывает бурные, неприятные воспоминания детства и юности. Его основные маршруты передвижения пролегают от своей комнаты до столовой, от столовой до гостиной, минуя коридор, где он с надеждой озирается на тяжёлую дубовую дверь, и обратно. Он никогда не смотрит по сторонам – не хочет видеть эти вещи, картины, портреты и скульптуры, которыми заполнен дом. Я всегда сопровождаю его, куда бы он ни пошёл, иногда вызывая недовольство хозяев полотен. Он не реагирует. Он никогда меня не замечает.
Вечера он проводит в гостиной, в кресле с бокалом вина, беспрестанно смотря на огонь в камине, как будто пытается разглядеть там что-то. Многочисленными бокалами огневиски он пытается отогнать мысли, которыми полна его голова, но взгляд по-прежнему остаётся пустым и печальным.
Я никогда не устану наблюдать за его печальным образом, как бы ни разрывалось моё сердце. Я бы всё на свете отдала, лишь бы хоть на малую долю облегчить его страдания, взять часть его тяжёлой ноши на себя. Но что я могу? Кто я есть? За все годы его существования я ни разу не заговорила с ним. Я являюсь хранительницей всех его печалей и воспоминаний, но от этого ему не становится легче. А как бы мне этого хотелось.
Раньше он зло кричал на обитателей всех портретов и картин, которые издавали громкие звуки, особенно на портрет матери и портрет своего прапрадеда Финеаса Найджелуса. А теперь он перестал всё это замечать.
И вот он вновь возвращается в свою комнату. Перед тем, как лечь в постель, двадцать минут смотрит на колдографию, с которой весело машут четверо его лучших друзей и невысокая зеленоглазая девушка с рыжими волосами.
Пока он существует в этом бездушном мире, он никогда не перестанет терзать себя воспоминаниями. А у меня никогда не перестанут литься бесконечные слёзы - хотя нельзя почувствовать их сырость, - и сжиматься сердце при каждом его ночном крике, вызванном (его) очередным кошмаром. Его веки тяжелеют, а я, удостоверившись, что он заснул, устраиваюсь на зелёной траве около пруда, и тоже засыпаю.
Я – Одинокая Адара у пруда. Меня написал Везен Романтичный в 1768 году. Я единственная обитательница картины, которую Сириус Орион Блэк не пытался снять со стены своей комнаты и оставил по собственному желанию. Я хранительница его печалей и воспоминаний.
@темы: Sirius Black, I and only I, Фики, Бред
-
-
26.11.2009 в 03:30Во-первых, понравилась сама идея. И стиль неплох. Для ангста один из самых подходящих, на мой взгляд. И то, как Сириус мечется по дому, не находя успокоения, а затем как этот дом его практически убивает. Это сильно.
НО
-
-
26.11.2009 в 19:38читать дальше
-
-
27.11.2009 в 09:37-
-
27.11.2009 в 17:00-
-
27.11.2009 в 18:09-
-
27.11.2009 в 21:59золотые слова! Доченька, слушай папу, папа плохого не посоветует